маньяк-Виатта за кадром

[Куруфинве Феанаро]

Старая, замшелая гробница какой-то знатной женщины дарила прохладную тишину и по-настоящему могильное спокойствие. Она была достаточно большой для того, чтобы можно было с легкостью развернуться, и при этом не напоминала гулкие похоронные залы...
Идеально.
Крутая лестница вниз. Плесень на некогда беленых стенах. Высокий каменный саркофаг с плоской крышкой. И потемневшие от времени, но все еще прекрасные черные росчерки чужой крови на стенах.
Настоящий храм бога смерти.
Он прерывисто втянул в себя затхлый воздух, пропахший сладким запахом страха и звучащий неслышимым эхом криков. Скоро здесь начнется новое священнодействие - жертва уже здесь, прикована к крышке саркофага и ожидает своего часа.
Он почувствовал себя настоящим гурманом, разглядывая это все еще живое тело. Эту прекрасную куколку. Эту тварь, посмевшую бросить ему в лицо обидное "дорогуша".
И ведь даже не понять, мужчина ли это или женщина. Бедра крутые, кожа ухоженная, темные волосы каскадом спадают до щиколоток - так даже эльфы не ходят, а уж эти слащавые засранцы знают толк в красоте...
И даже жалко портить такую воплощенную сладость. Но он знает - стоит только сделать первый надрез, и истинное удовольствие поглотит его с головой.
Он ласково улыбается. Церковные толстые свечи по углам гробницы призывно мигают, и вечность начинает отсчет по каплям крови. Гробницу наполняет чудесная песнь смерти, - о, дорогуша, громче, громче! - и он счастливо улыбается.
Все хорошо.
...В Крипте стоит могильная тишина. И могильное же спокойствие.
Все - хорошо.

***

Над Городом ночь, Город заснул. Но во многих его районах кипит жизнь, которая просыпается только после заката. Проститутки в Красном Квартале пудрят носики и поправляют корсеты в ожидании клиентов, оживает Гора - обитель подземных жителей, которым свет дня слишком ярок, нежить Крипты выходит из своих домов, кто на работу, а кто и на охоту. Ну а кто-то во тьме ночной проворачивает дела, на которые никогда бы не решился днем.
Где-то в Доме Золотого Солнце в узкой келье, перед маленьким солнечным символом истово молится жрец, но молитвы его не найти ни в одном священном тексте, а услышь ее настоятельница Соглиа, она бы пришла в ужас и предала анафеме. Но она не знает. Никто не знает.
-Светоносная, Всемилостивейшая, снизойди к нам, яви свою силу, выжги своим чистым светом все грязное, порочное, гнилое! Покарай их и буду я твоим орудием, очисть меня и я очищу этот Город! - жрец начал стягивать с рук длинные перчатки, скальпель как влитой влег в ладонь. Острый укол боли и на руке появилась первая красная полоса. Еще, еще, еще! Обжигающе-ледяные всплески боли постепенно перерастают в чистый экстаз, он видит только божественный свет, мир тонет в нем. Всемилостивейшая слышит его, Она благословит его. Он раскидывает руки, беззвучный смех рвется из его груди. Он стягивает рясу, пятная ее белизну кровью, становится во весь рост перед телекраном, касается его и тот превращается в зеркало. Он распускает волосы и те разлетаются по плечам и спине, длинные темно-медные спирали, как у куколки. Как у дорогуши. Ну уж нет, он больше никогда этого больше не услышит, он больше не дорогуша и горе тому, кто посмеет его так назвать!
Скальпель плохо держится в скользких от крови пальцах и совсем не предназначен, чтобы обрезать им волосы, но он упорен. Наконец, последний локон мягко падает на пол. Он опирается ладонями на зеркало и счастливо улыбается сам себе.

Безумный восторг спадает. Его начинает трясти от холода, зеркало отражает посиневшие губы и расширившиеся зрачки, порезы на руках саднят. Он ссутуливается и опускается на колени, у него кружится голова. Нет! Он встряживается: пол залит кровью, она продолжает течь из изрезанных рук. Нельзя! Нельзя, чтобы кто-нибудь заметил! Всемилостивейшая, ответь!

Раны на руках послушно затягиваются. Теперь нужно убрать все тут. Никто не должен знать.

***

- Нет! Нет! - Истерические крики рвут горло, от нескончаемых слез мутная пелена застилает глаза. Он зовет на помощь, пока голос предательски не покидает его, а горло рачинает гореть так, что хочется разодрать его ногтями. На языке щиплет металлический привкус крови из истерзанных губ, пальцы болят, но все еще сжимают жесткие простыни, тазобедренные связки сводит от растяжения и боли. Ничего ниже он уже не чувствует, хотя еще пять минут назад каждая фрикция ноющим спазмом отдавалась во всем теле. Кровь уже начинает подсыхать коркой между ягодиц, но пытка все не кончается.
- Мама... Мама! - Но она не слышит. Она никогда ничего не слышит. Лишь просит быть вежливой девочкой при гостях. Но стоит ей сказать, что гости заставляют его чувствовать себя грязной согрешившей девкой, как мать хватается за розги. "Как ты могла пасть так низко? Похотливая дрянь! Я тяну тебя без отца, а ты уже выросла грязной шлюхой? Ты кончишь в Красном квартале!". Она говорит, что беспокоится о "своей маленькой девочке" и старается воспитать приличную леди. Может, дело правда в нем? Он старался весь вечер не смотреть на гостя, чтобы тот не подумал, будто его соблазняют, но, видимо, какой-то жест все же спровоцировал это. Теперь ему нет прощения. Он снова опозорен и мама будет в ярости, ведь у нее уже никогда не будет такой дочери, о которой она мечтала.
- Нет... Пощадите... - В горле мужчины влажно булькает. Его тело разом обмякает, но мужское естество какое-то время остается наполненным кровью. Виатта удовлетворенно вздыхает и разжимает пальцы на горле жертвы. Делает надрез под одной ключицей, потом под другой и вниз, между бедер, перечеркнув пупок, до самой линии волос. Его руки погружаются в еще теплое нутро. Пальцы почти любовно сжимают органы, а потом Виатта прижимает их к своей груди. Он воображает, что касается ими самого своего сердца. И даже недавняя разрядка не может сравниться с этим жаром. Теплом стекающей вниз по жреческому одеянию крови. Запахом железа и шелкопрядов. Виатта сидел бы так вечно, но уже через час он начинает чувствовать отвратительную прохладу остывающего тела. Он с остервенением заталкивает внутренности в брюшину, стряхивает с себя мерзкую слизь. А потом щедро и с брезгливостью обливает труп живильной водой, чтобы порезы на нем затянулись.
Очередной жалкий выблядок. Он тоже бросил Виатту. Воспользовался им, опозозил его, смешался с ним кровью. А теперь Виатта снова один. На веки один. Испачканный, в темном колодце гробницы, на самом дне жизни.

@темы: слеш, Мэри Сьи, Виатта, Зарисовки, спин-оффы, флешбэки